– В общем, да, хотя я не уверен... – Кумбер внезапно схватил Тео за руку и дернул его вправо. – Осторожно! Не наступи на клиппи.

Крошечные темнолицые человечки, посмотрев на него снизу вверх, дружно шмыгнули под стенку палатки.

– Почти пришли, – объявил Щеколда. – Я хотел поместить вас у молодого мастера Примулы – теперь он лорд Примула, как это ни грустно! Но раз у вас случилась размолвка, придется поискать вам другое жилье.

– Да, пожалуй, ты прав, – сказал Кумбер, все еще размышлявший над последней репликой Тео. – Дуны поступились своим положением в обществе – ведь раньше они составляли весьма могущественный клан, – лишь бы не расставаться со своими любимыми дорогами. А посмотри на меня! Я считаю себя особенным – как же, первый феришер, получивший высшее образование, – а чего я этим добился? Служил в большом доме вместо маленького, только и всего. Остался все тем же слугой, прибирался да мыл посуду. С тем же успехом мог бы возить дрова какому-нибудь фермеру за миску молока и постель в амбаре. Я не выносил вида, в котором леди Амилия оставляла лабораторию, – она уйдет ужинать, а я все вожусь там... Но вообще-то она была неплохая женщина.

Тео в это время наблюдал за группой, где большинство составляли брауни и гоблины. Они толпились у начерченного на земле круга, в котором бегали два жука – бегали как-то странно, точно каждого направляли невидимой палочкой. Один наконец вышел за черту, опрокинулся на спинку, точно этот рывок вконец его обессилил, и задрыгал ножками. Победители радостно завопили, проигравшие заругались.

– Но ты ведь больше не работаешь у нее, – заметил Тео. Выбывшего жука забрали, в круг к чемпиону посадили нового, и азартные крики возобновились. – Тебе не надо больше... служить. Дом Нарцисса рухнул – самое время стать кем-то другим. – «А мне-то самому что надо для этого – чтобы кирпич на башку упал? Я здесь чужой, насильно вырванный из родного мира. Это и мой шанс. Шанс стать другим, сделать что-то, чем я мог бы... гордиться? Разве этого я хочу? Отдает уроками школьного обществоведения».

– Ты прав, Тео, – сказал Кумбер. – И это ты помог мне вернуться к жизни, подарил шанс что-то в себе изменить. Спасибо тебе за это.

– Мне?

– Сам бы я ни за что не выбрался из дома Нарцисса. Там бы и умер. Я уже окончательно сдался.

– Ты меня тоже спасал, и не раз, так что мы в расчете.

– Вот и пришли, – сказал Щеколда. – В тесноте, да не в обиде, так ведь?

Они стояли перед четырехугольной желтой палаткой. Она немного покосилась, но в длину насчитывала футов восемь, а в ширину больше четырех – вполне достаточно для двоих, проспавших последние две ночи на голой земле.

– По-моему, годится.

– Вот и хорошо. Я тоже зайду и представлю вас вашим, как бы это сказать? Соседям?

– Кому?

Но Щеколда уже откинул полотнище и вошел. Тео пролез за ним в низкую дверцу, чуть не запутавшись в брезенте.

– Я вам привел пару хороших ребят, – говорил тем временем Щеколда. – Пуговица лично просил вас принять их, как родных.

Палатку изнутри освещал зеленый болотный фонарик, но и при его слабом свете было видно, что двое жильцов отнюдь не в восторге от такой перспективы.

– Еще двое закадычных друзей Пуговицы? – сказало маленькое круглолицее существо в красном комбинезоне с серебряными застежками. Вздернутый нос и рыжая грива придавали ему сходство с миниатюрным львом, и Тео не сразу разглядел, что оно женского пола. – Под тем же предлогом он запихнул сюда Стриди, и с тех пор мы, Колодезь меня поглоти, каждую ночь слушаем, как он ворочается и бормочет во сне. А как начнет ветры пускать, вся палатка освещается, что твоя Васильковая площадь. Хорошие условия для сна, нечего сказать.

– Полдо тебе, Колика. – Щеколда укоризненно покачал баками. – Ты сама знаешь, что любишь этого паренька, и он к тебе тоже привязан.

– Вот только шуму от него уж слишком много, – проворчала она, но Тео видел, что она уже улыбается. – Ладно, пусть заходят. Как-нибудь втиснемся – в камере у Чемерицы еще и похуже будет, когда нас всех посадят за антицветочную деятельность. Ты как, Колышек, не против?

Вторым жильцом палатки был гоблин, еще более мелкий и жилистый, чем Щеколда и Пуговица, и с темной, почти черной, шерстью. Он поморгал желтыми глазами, словно обдумывая вопрос, и наконец ответил:

– Мне без разницы.

– Вот и славненько! – откликнулся на это более чем сдержанное согласие Щеколда. – Ложитесь-ка спать, новенькие. В полночь я за вами зайду – Пуговица хочет рассказать нам историю.

– Историю? Среди ночи?

– Ну да. Все наши там соберутся. А вы, Колика и Колышек, покажите им, как тут и что, – попросил, вылезая из палатки, Щеколда.

Какой-то предмет, пролетев по воздуху, чуть не попал Тео в голову, но он вовремя перехватил снаряд, оказавшийся помятой металлической фляжкой – из тех, что хорошо помещаются в брючном кармане.

– Там вино – хлебни глоточек, – пояснила Колика. – Милости прошу к нашему шалашу. Называется он «Ядовитый плющ». – Она с прищуром уставилась на несколько обалдевшего Кумбера. – В чем проблема-то? Ты тоже такой, как Примула, у кого юмор давно уже с голоду помер? Или просто не хочешь жить с эмансипированной женщиной?

– Нет! – энергично потряс головой Кумбер. – Ничего такого. Я не какой-нибудь Цветок. – Впрочем, ему было явно приятно, что его приняли за такового. – Просто я никогда еще не встречался с дикими гоблинами...

– Это Колышек-то? Он только родился диким, а вырос на городских улицах, как и все мы – верно, Кол? – Гоблин промолчал, и женщина, смеясь, добавила: – Ничего, он еще не самый чудной в этом лагере – да и в этой палатке тоже.

– Нас, стало быть, пятеро здесь, – вычислил Кумбер.

– Ну да. – Колика жестом велела Тео передать фляжку Кумберу. Тот отведал и надолго припал к горлышку.

– Правду говорят, – заулыбался он, – что самое лучшее вино делаете вы, пэки, Что это, одуванчик?

– Еще лопух и парочка шмелиных задниц, для остроты. – Колика опять хохотнула. – И забавница же я, однако.

– Значит, вы пэк... пэка? – спросил Тео.

– Что, не видно разве? Как тебя звать-то, парень? Я Пайпер Колика с улицы Слепой Свиньи, а Колышка вы уже знаете.

– Тео. Тео Вильмос. – Собственное имя показалось странным ему самому. Он порядком намаялся со своей среднеевропейской фамилией в детские годы, в пригороде, где большинство ребят назывались Джонсон, Роберте и Смит, но в Сан-Франциско, вращаясь среди Баттистини, Нгуенов и Хасигянов, перестал обращать на нее внимание. Теперь, впервые за пару десятков лет, он опять испытал неловкость и пожалел о том, что его зовут не Жимолость или Цветная Капуста. – А это мой друг, Кумбер Осока.

«Зачем, собственно, мама с папой переехали из Сан-Матео?» Раньше он над этим как-то не задумывался. «Папа вышел на пенсию и в город на работу больше не ездил, так что ему было все равно. Может быть, мама... да и он тоже... просто хотели жить поближе ко мне?» Этой странной новой мысли прибавлял странности тот не поддающийся пониманию факт, что они – не настоящие его родители.

– Ну, вот и познакомились, – нарушила его раздумья мадам Колика. – Очень приятно, хотя и не всем.

– Что вы говорите?

– Пробегает тут недавно наш друг, молодой лорд Примула – смотрю, не в себе он, шипит и бормочет. – Колика, щелкнув пальцами, зажгла сигару, и палатка наполнилась вонючим дымом. – Я спрашиваю, что его так взбудоражило, а он мне толкует про смертного, но вроде бы не совсем смертного – еще одного бездомного щенка, которого Пуговица пригрел. И вроде бы он с этим смертным повздорил, дело чести, мол – гав-гав-гав, ничего не понять. Примула парень хороший, но и в лучшие времена несет всякую чушь, а тут на него прямо трясучка напала. Вот я и гляжу: имя у тебя, как у смертного, ты только что к нам прибыл, и Пуговица к тебе расположен. Правильно я рассуждаю?

Дым от ее сигары ел глаза, напоминая о доме Нарцисса, но вольные манеры этой маленькой женщины забавляли Тео – она напоминала ему Джонни Баттистини, загримированного и сменившего пол.