– Так что же нам делать? – пожал плечами Тео. – Ты хоть летать умеешь, а я?

Она посмотрела на него так, словно собиралась отпустить очередную грубость, но вдруг просветлела.

– Надо тебя замаскировать, парниша. Таким манером мы спасем твою смертную шкуру.

Он шевельнул рукой, и с кожаного рукава посыпались прутья.

– Кого я, собственно, изображаю? Огородное пугало?

– Перестань трясти ветки – они должны оставаться на месте, и листья в волосах тоже. Ты не пугало, а лесной дух, леший. Великоват немного, но если коленки согнуть...

– Я еще и идти должен во всей этой амуниции? Да меня тепловой удар хватит.

– Если попадешься Шпорнику, хуже будет. Тебя посадят в железную формочку и испекут, как картошку. Стой и не дрыгайся – я тебе еще и лицо грязью намажу.

– М-м-м! Фто ты делаеф?

– Надо, чтобы ты был похож на лесного жителя, который и на свет-то почти не выходит. – Кочерыжка отлетела примерно на фут, оценивая свою работу. – Еще немного листьев добавить, и сойдет. Подними воротник и давай за мной. Да не так, медленно. Как будто у тебя ноги не разгибаются.

– Всего не упомнишь.

– Я пытаюсь спасти твою жизнь, парниша, а содействия от тебя не вижу. Взять бы одну из этих палок да воткнуть тебе куда следует – тогда ты мигом сбавишь ход.

– Знаешь что? В пересчете на дюймы ты самая неприятная личность, с которой мне приходилось иметь дело.

Тео поплелся за своей провожатой через редеющий лес. Подсыхающая грязь на лице досаждала ему, но не настолько сильно, как ветки и сухие листья, напиханные в куртку и штаны. Он старался ковылять потише, размахивая руками, как учила его Кочерыжка – вылитый шимпанзе со сломанной шеей, – но изображать правдиво то, чего никогда не видел, было трудновато.

– А их много тут, этих леших? – За деревьями замаячила ровная, золотисто-зеленая местность. – Тех, кого я сейчас представляю?

– Думаю, ни одного. Притом леший выходит из лесу от силы раз в году.

– Что? – Тео остановился, раздраженно скребя ногтями щеку. – Как же ты тогда намерена одурачить кого-то?

Кочерыжка ткнулась чуть ли не в самое его ухо, и он поморщился от перепада давления.

– Я не говорила, что у нас наверняка это получится. Мы можем только надеяться. Во-первых, в здешних местах только один леший, слишком большой и глупый, чтобы ты мог его сыграть, а во-вторых, сегодня единственный день в году, когда лесные жители вылезают на солнышко, ухают, свистят и вообще всячески дурака валяют. Не спрашивай меня почему – я с ними по вечерам не выпиваю. Но когда на них накатывает весенняя лихорадка, близко никто старается не подходить, так что и тебя скорее всего оставят в покое. А если кто и сунется от нечего делать, то мой тебе совет: вопи и ухай что есть мочи, да пострашнее. Понял? Все лучше, чем если тебя примутся жарить.

Получив надлежащий втык, Тео заковылял дальше.

Великий древесный океан, который они переплывали, свелся к отдельным, раскиданным по склону рощицам. Перебираясь от одной к другой, Тео спускался на пугающе широкую равнину. По обеим ее сторонам тянулись зеленые холмы, роскошные, как на картине Максфилда Пэрриша, но до них было далеко, не меньше нескольких часов ходу. У подножия их холма начинались возделанные земли. Почву, темную, как молотый кофе, заслоняло волнующееся море похожих на папоротники посадок. Между стеблями, то нагибаясь, то выпрямляясь, двигались чьи-то фигуры.

– Это что же такое?

– Пшеница. Присядь, больно уж у тебя вид человеческий.

Тео послушался. Спину невыносимо ломило.

– А похоже на золото. Целое поле золота!

– Уж не думаешь ли ты, что эльфы пекут хлеб из того же, что и вы? Знай топай.

Кочерыжка отклонилась далеко в сторону, чтобы двигаться по краю поля, и села Тео на плечо.

– Если меня увидят, то могут удивиться, что делает летуница в компании лешего. – Примостившись среди веточек и листьев, она продолжала давать инструкции: – Корень и сук, давай бормочи что-нибудь! И руками побольше размахивай!

Тео не желал закончить свои дни в железной формочке, как, впрочем, и в каком-либо другом из местных приспособлений, поэтому старательно проделывал требуемые звуки и телодвижения. Крестьяне поглядывали на него поверх посадок, но, к его облегчению, близко подходить не стремились.

Он брел, с благодарностью отмечая, что солнце понемногу склоняется к горизонту. Он никогда не думал, что в стране эльфов можно получить солнечные ожоги. Ветки и листья обеспечивали некоторую защиту, но шея от них зверски чесалась, а кожаная куртка превратилась в настоящее орудие пытки. Немного облегчал его муки густой, пьянящий аромат здешней пшеницы, напоминающий запах свежесваренного пива – эльфийское зерно, видимо, содержало в себе алкоголь и без ферментации.

Между двумя рядами стеблей из золотой пшеничной стены высунулись сразу три головы. Тео в растерянности остановился. Кочерыжка, несмотря на малый рост, выглядела вполне по-человечески, и эльфы-охотники на расстоянии тоже могли сойти за людей. Эти трое отличались от людей здорово. Глаза огромные, лица сморщенные, как у тысячелетней мумии, вместо носов две круглые дырки.

Кочерыжка, кольнув его в мочку чем-то острым, прошипела:

– Шуми, обормотина!

Тео замахал руками и замычал. Крестьяне смотрели на него без всякого выражения. Он вломился в пшеницу по направлению к ним, и головы исчезли.

– Это кто? – спросил он, слыша, как они удаляются.

– Добби. Умом они не блещут и больше сюда не вернутся.

– Ну и уроды, – передернулся он.

– Не хотела бы я быть на твоем месте, – хихикнула Кочерыжка, – когда ты встретишься с килмаули или, скажем, с фаханом. А то и с самой старухой Пег Паулер!

– Не хочу я с ними встречаться, – сказал Тео устало. – Домой хочу.

– Ну-ну, – насупилась она.

Они еще долго шли через пшеничные поля лорда Шпорника. Там работали ходкины, хогбуны и прочие эльфы, которые, по словам Кочерыжки, занимались в основном сельскохозяйственным трудом, но все они держались на безопасном расстоянии от Тео-Лешего. Солнце сидело уже на верхушках западных холмов. Оглянувшись, Тео увидел, что лес тянется назад до самых гор, чьи вершины виднелись на юге, как рваные облака.

– Какой он огромный, этот лес!

– Серебряный-то? Один из самых больших. Только Арден и Старый Броселианд больше его – меня так учили.

– И он весь принадлежит этому Шпорнику?

– Ну нет, не такая уж Шпорник важная персона. Дельфиниум, которым владеет его семья, только краешек леса – там нас и угораздило приземлиться. Серебряный в основном принадлежит Шести Семьям, как, в общем, и все у нас. – Сказав это, Кочерыжка вдруг шмыгнула прочь и скрылась из глаз. Тео, видя, что конец поля близок, потащился дальше.

– Нам везет, – сказала Кочерыжка, вернувшись через минуту. – Граница совсем близко, на том берегу реки. Пара прыжков, и готово. Там тоже лес растет, и можно не бояться, что нас увидят.

– Значит, я смогу вытряхнуть из волос эти чертовы листья? А с чем граница-то?

– С Солнечной Коммуной – это земли Маргариток, где Пижма живет. А насчет листьев – погоди, пока через реку не переправимся.

– Коммуна?

– Маргаритки любят старые имена. Может, мы это потом обсудим, а?

Тео дотащился до конца поля, как обессиленный марафонец до финиша, и обнаружил, что свои «пару прыжков» Кочерыжка вычисляла в масштабе кенгуру-мутанта. Река, широкая, темная и быстрая, сверкала и пенилась, но протекала отнюдь не так уж близко. Тео со стоном упал на траву.

– Мне до нее не дойти. – Пот, грязь и колючие листья смешались на затылке в сплошную массу. – Я умираю от жажды.

– Река, Тео, – почти без злости напомнила Кочерыжка.

Уже поднявшись и хромая под гору, он сообразил, что она впервые назвала его по имени.

До реки оставалось около сотни ярдов – он уже чувствовал брызги на губах и дышал озоном, – когда Кочерыжка, подлетев к его уху, сообщила нечто крайне нежелательное.